У синих окон школы
Цветет белым-бела!
И тучка на приколе
Над нею замерла.
От ней тропинка вьется
Вглубь детства - в росный сад.
И пчелы - дети солнца -
Груженные гудят.
Я помню день апрельский...
Лопаты дзинь да дзинь.
Ты посадила персик,
Я вишню посадил.
Когда же сад стал пышен,
Пришла заря к плодам,
В соку рубины вишен
Лучились ярко нам.
...У синих окон школы
Она белым-бела,
И тучка на приколе
Над нею замерла.
А завтра с аттестатом
Уйду я далеко
От вишни шелестящей,
От детства своего.

(Ленинское знамя, 1956)

Нет тишины такой на белом свете,
Как тишина моих родимых мест.
Я выезжаю на велосипеде
И попадаю в тихий-тихий лес.
Пылает раскаленная калина,
Клен красноперый яростно багрян
И, словно капли крови ястребиной,
Боярка раскраснелась средь полян.
Тяжелый ветер пьян от аромата,
И так свежо в тени узварных груш,
Схлестнулись буйно плети винограда
И на кислице хмель душист и вьющ.
Поспело все, поспело! Дышат росы!
Плодами лето падает с ветвей.
Так вот она, бунтующая осень,
Разумно огнедышащих страстей!

("Сельская новь", 1960)

Но и сейчас идет сраженье
За свет, за нежность, за сирень...
В высоковольтном напряженье
Гудит борьбою мирный день.
Вот в ястребиной сзватке мысли -
Взгляд ударяется о взгляд.
Мечи дамокловы повисли,
Идеи - молнии разят!
Пусть на ходу заклинит сердце!
Пусть поразит меня гроза!
Я жизнь люблю густую, с перцем,
Чтоб ветер в грудь, гроза - в глаза!
Чтоб мысль, пронизывая дело,
В горячих вызернилась днях,
Чтоб проницательно светилась
В моих прищуренных глазах!
И не грубеть в суровых бедах,
В глазах у вас заменит боль -
Мое гражданственное кредо,
Моя программа, суть и соль!

1961

Так танцевали дыма кольца!
Так шелестел в ножах огонь!
И золотые зерна солнца
Ссыпались кузову в ладонь.
Семь дней, ночей пшеничничной силой
Хлестала потная Кубань.
Днем высь захлебывалась синью,
В ночь звезды падали в комбайн.
Заря шуршала на рассвете.
Затем жарища - хоть кричи!
И зарывался глупый ветер
В солому - в желтые лучи.
Лишь на ножи летели косо
В ад сумасшедших шатунов,
Как солнца длинные, колосья
С лучами знойных остюков.

("Советская кубань", 1962)

Мы наших дедов уважаем
И любим наших дедов мы.
Они за счастие сражались,
Шли с красным стягом против тьмы.
Их юность в боевой шинели
Промчалась с саблею в седле,
Им пули песни жарко пели
О нынешнем, о нашем дне.

1958

Я был тогда простой частицей,
Простой материей я был.
Дождем я был, травинкой, птицей,
Землей - ее мой дед любил.
Я ветром был, иглой сосновой...
Цветок я был или гранит,
А, может, пулею свинцовой,
Которой юнкер был ибит.

("Ленинское знамя", 1958)

Я вырос под небом,
Огромным и древним.
Гонял я гусей белоснежный косяк.
Любили со мною бродить по деревне
С десяток бездомных и добрых собак.
Исхлестанный ветром, пронизанный солнцем,
Я рос средь колосьев, искрящихся слов...
Я видел, как теплая лошадь "смеется".
Я пас простодушных, беспечных коров.

1959

Мне все трудней принять решенье,
Давать оценки все трудней.
В житейских буднях, в обращеньи
Ценю медлительных людей.
Теперь не вас, себя сурово
Сужу в горячей тишине.
За каждый шаг мой, жест и слово
Лежит ответственность на мне.
Просторно жить и в сакле тесной,
Прекрасней неба глубина,
Когда едим свой хлеб мы честный
И сеем добрые дела.

("Ленинское знамя", 1961)

Тяжеловесны слитки-зерна!
Зеленым выстрелив ростком,
В духмяном теплом черноземе
Пьют сок апрельский с молоком.
Вбирая ливни, хлеб вбирая
На звонкой летней полосе,
Пшеница вызреет, сверкая
В июльской солнечной росе.
Колосья с полным, жарким грузом
Ножам навстречу задрожат,
И хлынет звонко в теплый кузов
Обильный желтый зернопад.

(Сельская новь, 1961)

В твои глаза бездонно-синие
Смотрели ярких звезд костры.
Я растерял тебя, Россия,
В барханах серых Бухары.
В горах каштановых Армении,
В счастливых лицах молдаван,
На хлопковых полях Туркмении,
В содружестве других южан.
В сердцах у киевских героев,
В объятьях родственных славян,
Где завалили память слоем
Ума бездарных обезьян.
Там встали символов руины,
Там братства и в помине нет.
Забыты встречи исполинов,
Рукопожатья прошлых лет.
Три беловежских побратима
Тебя распяли как Христа,
Три изверга, три воротилы –
Три «патриота» – три хлыста…
Рукой жестокого Нерона
Мир некогда разрушен был.
И смолкла лира Аполлона
Среди бесчисленных могил…
Я соберу тебя, Россия,
Из слов запутанных вождей,
Из потерявшей силу силы,
Из праха собственных костей.
Я уведу с тропы опасной
В красивую страну любви,
Чтобы в душе моей безгласной
Запели снова соловьи.
2003

Ночка-ночь! Лунный свет… коростели…
Призрак окон и взгляд темноты…
Соловьями повсюду запели
Над рекою Кубанью кусты.
Машет крыша оторванным толем,
Словно птицы больное крыло.
Серебристой мерцающей солью
Лунный бисер осыпал весло.
Спят сады, шевелясь еле-еле.
Спят колосья в ночной тишине.
Дети спят, разметавшись в постели,
Нежно женщины дышат во сне.
А река все слышней, все напевней,
С поля ветер струится, дыша…
Ночью люди нежней и душевней –
Откровенней и чище душа.
Спи, земля! Отдыхай до рассвета –
Ты устала, как добрая мать…
Ночью раны болят – и поэты
Боль людскую должны понимать.
Мир огромный из света и теней!
Я твой пульс, потому и не сплю.
От обид и житейских лишений
Я тебя еще больше люблю.

За окошком осень злится;
Свист у дома моего.
Кто-то в дверь ко мне стучится,
Дверь открою – никого.
За калиткою дорога,
Воробьем взлетает лист…
Кто-то плачет у порога,
Дверь открою – только свист.
Провода надсадно ноют,
Сад до веточки промок…
Кто-то ходит за стеною,
Кто-то ищет огонек.

Напоено зерно лучами –
Добром наполнено оно.
На сердце наше не случайно
Похоже жаркое зерно.
Земля моя, в корнях, простая,
Я в горсть тебя, как жизнь, беру:
И сердце к солнцу прорастает
И колосится на ветру.

Зарублен дуб на площади станичной,
Как запорожец, руки разметал.
Уж не глядеть ему в простор пшеничный:
Отшелестел, отпел, отполыхал.
Он пил степные зори и закаты,
Давал приют бродячим облакам.
Под ним играли в прятки казачата,
Труба поход трубила казакам.
Веками дрался с бурями упорно,
С громами обнимался в вышине…
Что будут делать жилистые корни
Оставшись без работы в глубине?
Вот он лежит, как старый казачина,
Тяжелый, разметавшийся, живой,
С осколками стальными в сердцевине,
С бороздчатой угрюмою корой.
Гнезда лишившись, плачут где-то птицы,
Роса дрожит, прозрачна и светла.
А сок его хмельной, как кровь струится
Из мощного, но мертвого ствола.

С удочкой, словно с антенною,
Знающий рыбную практику,
Мальчик вошел во Вселенную –
Стал по колена в Галактику.
Светится ночь родниковая,
С круч освещаясь калиною.
Выгнувшись звездной подковою,
Озеро дышит глубинами.
Мальчик вошел в мироздание
Месяц колышется около.
Кручи слоистое здание
Вниз перевернуто, в облако.
Круча с бояркой колючею –
Виснут коренья корявые.
Звезды роятся под кручею,
Небо опутано травами.
В пихты, воткнутые в озеро,
Щуки всплывают из облака.
Звездочки светятся розово
С алой бояркою об руку.
Волнами легкими ластится
Небо, как нива несжатая.
Искрится бездна Галактики,
Темными тучами сжатая.

Плавно по дамбе, на самом заходе,
Еду вдоль речки петлявых колец,
Спелое солнце везу на подводе:
Мятлик и кашка, спорыш и чабрец…
С воза, как с облака, вижу дорогой
Быстрые точки мелькающих птиц,
Сизые вербы и берег пологий,
Дальний дымок закубанских станиц.
Слышу от речки, широкой и скорой,
С ведрами женщины шумно идут.
Красный горошек и синий цикорий
С дамбы спускаясь, огнями цветут.
Следом по дамбе, с капотом угрюмым,
С фырканьем, лязгом, лупастый как рак,
Трактор рокочет. С заветною думой
Едет на тракторе рыжий казак.
Вот и околица старой станицы:
Луг, водокачка, вдали виноград.
Молнией черной бьют быстрые птицы
Грудью в зеркальную водную гладь.
Клочья соломы на иглах акаций.
Устлана сеном дорожная пыль.
К речке бегут пацаны искупаться.
Радио где-то играет кадриль.
В платьице розовом: «Тегоньки-тега»
Девочка кличет – цветок в голове.
Гладкими, круглыми комьями снега
Гуси белеют в прибрежной траве.
Летний закат между верб промывает
Горная речка, прозрачней стекла.
Лодка плывет по нему, и стекают
Капли заката с ладони весла…
Все мне здесь дорого, все мне знакомо:
Девочка в розовом, рыжий казак,
Иглы акаций, ржаная солома,
Женщина в поле, цикорий и мак.
Тысячу раз наблюдал я восходы,
Тысячу раз наблюдал я поля –
Не надоест мне родная природа,
Не надоест мне родная земля.

В моем сердце простые картины:
Бас шмеля, сочный лист тыквача,
Тополя у Лабы, куст калины,
От росы голубая бахча.
Мне близки колосков разговоры,
И веселый казак на стогу,
И далекие синие горы
В недоступно молочном снегу.

А закат горит на перекате,
Бьются волны в вечной перебранке.
Почему-то часто на закате
Думаю о матери-крестьянке.
Вот она, как прежде, молодая,
Все спешит, торопится куда-то,
На плечах косынка голубая,
А на тяпке – золото заката.
Сколько эта тяпочка с рассвета
У нее в руках прошла полями!
Может быть, кормилась вся планета
Хлебом матери моей Кубани.
Спозаранку я проснусь, бывало,
Вот уже ударил первый кочет.
Мать на нас поправит одеяло
И опять у печки захлопочет.
И опять сверкают в поле тяпки
До круженья головы, до боли…
Хлеб ты, хлеб, горячий хлеб солдатки –
Золото израненного поля!
…А закат, как рана, за горами.
Тучки на закате – клочья дыма.
Я люблю такими вечерами
Вспоминать о матери родимой.
Все мне кажется – она живая,
В поле, может быть, ушла куда-то:
Вон ее косынка голубая,
Тяпка золотая от заката…

Нет, то не сон далеких далей –
Шли по дороге костыли.
Звенело золото медалей,
Скрипел сапог в седой пыли.
Скрипел сапог, кружились птицы…
И вот открылась за бугром
Его родимая станица,
Орлиным выгнутым крылом.
…Казачья площадь, огороды,
Старинный парк, жердел огни.
Он видел их четыре года
Сквозь смотровую щель брони.
Он видел степь свою сквозь пламя.
В сырых окопах вспоминал,
Как загорелыми ногами
Он в детстве пыль ее топтал.
Скрипел сапог, саднило плечи –
На трех ногах не устоять.
И вышли женщины навстречу.
А где жена, детишки, мать?..

Моя песня – кубанское поле.
Вьет колечки под сердцем Лаба.
В каждом счастье – присутствие боли
Подарила мне в жизни судьба.
В каждой радости – чуточку грусти…
На морозе теплеет душа…
До чего ж в этом солнечном хрусте
Так пронзительно жизнь хороша!

Облако жердью причалил до хаты:
«Ну-ка, картошку и сад мой полей!..»
Милая сельщина! Зори-закаты,
Дуб на пригорке. Просторы полей.
Стан. Водокачка. Терны полей.
Гор очертания в снежной муке…
Здесь ли мое удивленное детство
С кручи ныряло за солнцем в реке?
Дом-сирота. Словно в чем виноват я, -
Снимки безмолвно глядят со стены…
Где мои сестра? И где мои братья?
Где кореши с хуторской стороны?
Сердце сжимается, бухает глухо –
Нет уж на улице нашей родной
Детского визга, веселья… Старуха
Редко какая пройдет за водой…
Где же мычание, лай, кукареку?
Вечером – пляски, частушки, гармонь?..
Окна забитые смотрятся в реку.
Редко где светится ночью огонь…
Где вы, что лебеди, белые хаты?..
В клетки из ребер, душа, голоси!
Милая сельщина, зори-закаты,
Кто ты Батый, что прошел по Руси?..
Как ты могла одинокой остаться
На попеченье одних матерей?..
Отроки – Родины стали стесняться
И материнских крестьянских корней.

Дождь мая слаще молока,
Я добрый майский дождь приемлю,
Гремит и пенится река,
Грызут ручьи хмельную землю.
Пой и раскланивайся, рожь!
Шуми, тяжелая пшеница!
Пока поют поэт и дождь –
Жизнь будет вечно колоситься!

Зари прохладная струя
В тетрадь раскрытую втекла –
И ярко вспыхнула моя
Поляна круглого стола,
Запахла ягодой лесной,
Привстав, ромашка зацвела,
Сверкая утренней росой.
И лес припомнила тетрадь,
Как елью строгою была,
Глядела в омутную гладь
И тишь лесную стерегла…
Теперь ее, как снег, горя,
Алеют белые листы…
Заря, весенняя заря,
Россия, солнце и цветы!

В темноте ночных примолкших улиц
Тайно, будто прячась ото всех,
Тротуары, кляксы мокрых лужиц
Покрывал тишайший первый снег.
А когда наутро мы проснулись,
Ахнули – вокруг белым-бело!
Провода под тяжестью прогнулись
И от снега в комнате светло.
И такой арбузный, свежий запах!
И такой капустный, сочный хруст!
Под окном жасминовый на лапах
Без следов подкрался пышный куст.
Ветки олушенные недвижны,
Спит залитый солнцем зимний сад.
Школьницами тоненькие вишни
В белоснежных фартучках стоят.

Весна, весна! Ручей гремит,
Скрываясь в сочном молочае!
Но отчего так холодит
Твой сквознячок мои печали?
Какие думы сердце жгут?
Душа моя – форель на леске…
Зачем вокруг цветы цветут,
Когда венки плести мне не с кем?

В лесу от пролесков светло,
В их синеве лучи искрятся.
Ручью в журчащее стекло,
Склонясь, головками глядятся.
Их синь у каждого ствола,
Меж жил корней, на пнях, под пнями.
Выглядывают из дупла
Голубоглазыми птенцами.
Вокруг как синяя вода
Все балки, ямки синью полны,
Чуть ветерок туда-сюда
Колышет шелковые волны.
Когда-то школьною порой
Я брел по голубому марту
И рвал их бережно рукой –
Ей положить украдкой в парту.
Хрустально-синяя краса!
Озера синевы разлились!
Как будто плавно небеса
На землю морем опустились.
Живой небесовый огонь
Я нес под взрывы вешних почек.
Казалось мне, дыханьем тронь –
Он зазвенит, как колокольчик.
И сердце билось так в груди,
Как будто в нем гром – радость пела,
И даль сияла впереди,
И счастью не было предела.

Уж давно сады отлепестились,
Отцвели кипенно, навсегда.
Отцвели, отпели, отыскрились
Майские метельные года.
Не трещат под тягой роз ограды,
Не горит сирень на ветерке,
Не кипят акаций снегопады
В пене лепестков, как в молоке.
Скоро, скоро там, где вьются тучи,
Я увижу первых журавлей.
Встанет осень желтая на круче,
Вспыхнет свет озимых зеленей.
Где о колос звонко терся колос,
Станет пусто в поле, даль везде.
Первой паутины тонкий волос
Заблестит на снежной борозде.
А пока пузатые арбузы
Звоном наливаются земным
И початки белой кукурузы
Нежно пахнут ландышем лесным.
Не спеши, постой, помедли лето,
Задержись, зеленое, продлись,
Пусть дрожат на травах капли света,
Пусть еще позеленеет лист.
Медовеют травы, пчелы вьются,
Не скудеет в жилах солнце-кровь,
Жизнь бушует и деревья гнутся
Под румяной тяжестью плодов.

Скоро, скоро зацветут жерделки,
Скоро, скоро птицы запоют,
Первых трав упрямые иголки
Землю разогретую прошьют.
Вновь повеет от полей весною,
Станет солнце ярче и теплей.
Старый лес оденется листвою,
Вспыхнет свет озимых зеленей.
Точно вата, тучки вдаль куда-то
Поплывут, сияя сквозь лучи.
Опьянят медвяным ароматом
Облака цветущей алычи.
Молоком облитые черешни
Персиков душистые костры
Обовьет пушистый ветер вешний,
Ласково касаясь их коры.
В камышах лягушки дружно грянут,
Будут ярче и длиннее дни,
Вновь в пруду тереться шумно станут
Солнцем позолоченные льни.
Робко луг запахнет пряной мятой.
В огородах брызнет звон лопат,
Пеной бело-розовой объятый,
Пчел поманит яблоневый сад.
И от ласки солнечного взора
В канапушках золотой муки
Даже кол, забитый у забора,
Выпустит упругие ростки.
Вновь страды весенняя горячка,
Стомоторный рокот посевной!
Вновь земля – чернявая казачка
В лемех залюбуется собой.
Пышно от метели лепестковой
Побелеет вскопанный мой сад.
Первый гром! Жар – радуга подковой!
Сеткой золотою – дождепад.
В этом обновлении не новом,
В появленье всходов на заре –
На заре –
Жизни нестареющей основа
И ее бессмертье на земле.

На зорьке вечерней багряно
Лаба засверкала, как ртуть,
Когда я решил на кургане
По старой привычке вздремнуть.
Пахнуло душицею слабо,
Горошек, как звездочки цвел.
Со статуи каменной бабы
Поднялся могильник-орел.
Внизу в кукурузной долине
Скрестились две сабли дорог…
Нарвал я пушистой полыни
И к каменной бабе прилег.
На грудь ее, солнцем нагретую,
Откинул усталую кисть.
И с радостью тихой и светлою
Виденья ко мне понеслись.
В Лабе разговаривал гравий.
Шумел под обрывом камыш…
- А кто ты такой кучерявый,
Что с нашею бабою спишь? –
Услышал я вдруг над собою,
Как эхо вопрос громовой.
И с неба, сверкнув над Лабою,
Скатилась звезда за звездой.
Погасла полоска заката,
За ниткой реки – ни огня…
Меня обступили сарматы,
Все колья направив в меня.
Но женщина вышла из камня,
Сияя как дивный цветок,
И бросила вдруг перед нами
Из звездного неба платок.
И колья тотчас опустились.
Зарницы померкли в глазах.
Улыбки из тьмы засветились,
Белея снежками в усах.
Огромное небо, как знамя,
Горело от звезд, как от ран
И радуга ночью – над нами
Зажглась, озаряя курган.
Гремел соловей по оврагу,
Качались костры на ветру.
И пил я из черепа брагу
На общем сарматском пиру.

Запутавшись в листьях веселых,
Беспутной кубанской травы,
Он цвел – загорелый подсолнух,
Под небом родной синевы.
Он цвел до ушей конопатый,
Роскошным пылая огнем,
То ливень его излошматил,
То молния била кнутом.
То радуга нежная звонко
Цвела над его головой…
С тропинки доярка – девчонка
Ему улыбалась порой.
Он цвел ослепительно жарко –
И все же, бедняга, пропал:
Той самой курносой доярке
Башку золотую отдал.

Вот на груди навек сложила
Свои натруженные руки
Моя соседка, баба Мила.
- Прибралась, - говорят подруги.
- Проводим на бессрочный отдых.
А там и мы. Не разом только…
Горит свеча, колебля воздух,
Стучит в окошко ветка тонко.
Темны ладони, будто корни,
Набухли на запястьях жилы
И на груди лежат покойно
В мозолях руки бабы Милы.
Не белы рученьки, что в кольцах,
Ногтями блещущие ало.
Мороз выкручивал их. Солнце
Лавиной знойной обжигало.
Они рубили и косили,
Тянули плуг, пололи поле…
По ним историю России
Читать бы нашим детям в школе!
Без них померкло б государство,
Погасли б звезды, стихли б звуки…
Национальное богатство
И жизни силы – эти руки.

Отсиял за горою
Сочно-красный закат.
Его пили коровы
В мелкой речке у хат.
На сверкающих тяпках
Его полем несли.
Его капли на грядках
Алым маком цвели.
Его тучи цедили,
Подрумянив бока…
И дымились седины
Пастуха – старика.

Верб зеленые мечты,
Утра испаренье.
Третья речка Кочеты
В жарком оперенье.
Третья речка Кочеты.
Зноя ранний морок.
А в водице, как цветы –
Стая красноперок.
А при речке – грозный. Ох! –
С иглами – клинками,
Как петух, чертополох
Шербушит крылами.
Он воинственно космат,
Жаждет он сраженья,
Чешуятся и блестят
Хищных лап коренья.
Солнце в клюве. Налиты
Очи рос пожаром.
Мнится речку Кочеты
Раздвоить ударом.
Поднял саблю: «Зарублю!»
Смотрит зло и зорко.
И окрасился в зарю
Круглый зоб пригорка.

Я иду по улице Весенней,
Я гляжу на юную листву,
Радуюсь, что голубь белопенный
Крыльями листает синеву.
Я иду над речкой голубою.
Я уду в рубашке голубой.
Встретился сосед мой: «Что с тобою?»
Встретилась соседка: «Что с тобой?»
- А – а! – махнул на ветер я рукою,
Трогая зеленые листы.
Наконец-то с милой, дорогою
Стали – разведенные мосты.
…Я иду тропой сквозь сад вишневый.
Рвет рубаху ветер на груди!
Вот река! Вот хутор мой Веселый!
Улица Свободы впереди!

Край отцовский у устья Лабы,
Окруженный кубанскими кручами,
На зеленых ладонях судьбы
Под пушистыми белыми тучами.
Здесь встречал я рассветную рань,
Ел арбузы, налитые зорями,
А под кручей играла Кубань,
Обнимаясь с Лабинскими водами.
С каждой речкою сердце в ладу,
В каждой речке коней мы купали,
Я нырял в голубую Лабу,
А выныривал в желтой Кубани.
Плеск их волн – как родимая речь,
Ловит солнца хрустальные грани…
Я – рожденный в районе трех рек,
Горных – Белой, Лабы и Кубани,
Думал ли, что настанет тот час,
Дверь открою, и вот они – гости!
У родного порога струясь,
Волн бокалы поднимут как тосты.
Где лилась соловьиная трель,
Зеленела под окнами травушка,
Проникают ко мне на постель
Две подруги – Лаба и Кубанушка.
Обнимают, ласкают меня…
И под всплески в дом вплывшего сома
Я от их ледяного огня
В чем родился, сбегаю из дома!
Я по улице в вишнях плыву,
Сковородки, тарелки кружатся,
Колыхает вода синеву,
Блики солнца на волны ложатся.
Где я бегал босой по росе,
Целовался с девчонкой родною,
Все деревья, травиночки все
Под водою теперь, под водою!
Подводою тропинок кольцо,
Ширь полей без конца и без края…
Я, оставив родное крыльцо,
В колосистое поле вплываю.
Подо мною тугие хлеба,
Злой воды Хатукайская чаша…
Ой, Лаба, ты, горянка Лаба!
Мать Кубань – государыня наша!
Ой, ты, горе, народное горе,
Ты огромно как Черное море!
По родимой земле растеклось
Горе, горе – великая злость…
Что вас, реки, в дома понесло?
Оттого ль, что в горах лесорубы
Лес наш рубят безжалостно, зло –
Даже реки оскалили зубы.
А теперь, чтоб замкнуть в берега
Гнев – разлив белокипенной шири,
Мы из рук своих, как на врага,
Птиц железных на вас натравили.
Где клокочет вода, как мука,
Как пурга, мчится бело и рьяно, -
Мы бросаем решетки песка
В широченную глотку прорана.
И вода затихает, рыча.
Лижет дамбы закрытую рану,
Зеркалами искрясь и лучась,
Устремляется в русло Кубани.
Струи вьются и кольца плетут,
Но как гроздья в вечерности синей,
Бьет над тихим Трехречьем салют!
В честь победы над водной стихией.
Да, жестоки удары судьбы!
Все ж люблю я вас, горные реки –
Песни Белой, Кубани, Лабы
До конца в моем сердце, навеки!

Здравствуй снег – ослепительно русский!
Дай понежить в ладонях тебя!
Ты как яблоко, звонкий и хрусткий,
Пахнешь бодростью, сочно скрипя.
А заря-то! А неба глубины!
Так пронзительно - радостно мне!
Облака как прозрачные льдины
Синевато горят в глубине.
Две акации – грации в дымке –
Так и мечут иголки огней!
Вон блондинка идет по тропинке,
Вот бы мне познакомиться с ней!
И послал я снежок на удачу –
Белым голубем он засверкал…
…А теперь вот женился и – плачу.
Эх, попал я ребята, попал!..

Как латунь блестит солома.
Жгут как осы остюки.
Вдруг далекий отзвук грома
Тронул дрожью колоски.
А вдали под сизой тучей
Зыбью ходит, гнется хлеб.
По стерне бежит колючей
Мать ко мне, сжимая серп.
Я реву в колосьях хлеба.
Прижимая горячо,
Прячет мать меня от неба.
Мать-девчоночка еще.
Потемнел наш полдень синий.
Черных туч ползет орда.
Все грозней страда России –
Та суровая страда.
День ее высок, огромен.
В алых молниях зенит.
Воздух, бронзовый от зерен,
Руки мамы золотит.
А по небу, как колеса
Танков, катятся грома.
Как народ, шумят колосья,
Глядя, как густеет тьма.

Пью я счастье, пью я горя вдоволь,
Дарит жизнь то розы, то шипы,
Но я помню, как страдали вдовы,
Как несли тяжелые снопы.
Раскалялось небо голубое,
Малыши цеплялись за подол –
Поле хлеба было полем боя,
Колоски заглядывали в ствол.
Здесь земля взметалась тополями,
Поливал хлеба свинцовый дождь.
А потом немецкими штыками
Жали женщины на поле рожь.
Жарко маки алые кипели,
На крови цвели, презрев беду,
Ну а бабы плакали и пели,
Жали хлеб, а ели лебеду.
Весь в цветах огня на горизонте,
Откатясь, гремел военный гром…
Жали хлеб, чтоб стал сынам на фронте
Воинским спасительным пайком.

Светло от ярких глаз ребят
Под сводами амбара:
Три класса перьями скрипят
На трех скамейках старых.
А за окном не скрип телег,
Не улиц частоколы.
Золой курится острый снег
В руинах бывшей школы.
Звучит учителя рассказ
О Родине, пожарах…
Горят криницы жадных глаз
Из сумрака амбара.
Вот он в военном пиджаке,
Стараясь над строкою
Нам пишет мелом на доске
Единственной рукою.
Буран за стенкой затрубил,
Завыл в просторах синих…
Три класса открывают мир
На трех скамейках длинных.
Поет, пощелкивая, печь,
На стеклах пальмы тают.
И зернами родная речь
Слова в сердца роняет.
В них плеск ручья и дух полей,
Звезда полей над плугом,
В них Русь и хутор наш Лесной,
И облака над лугом.

Не зеленые иголки,
Не хвои запах снеговой –
Дубок кудрявый вместо елки
С задорной рыжею листвой.
Он чудом выжил у окопа,
На нем шершавый крепкий лист.
Его срубил безногий Степа.
Наш дядя Степа-гармонист.
И вот – Наташи, Маши, Тони,
Визг, игры, дождик каблуков
В пробитом пулями вагоне –
В совхозном клубе тех годов.
Так много радости и смеха
Возникло вдруг вокруг него,
Каким красивым был для всех он,
Дуб – елка детства моего.

Полуторка, чихнув, застыла в поле.
Шофер в мотор нырнул с ключом в руках.
И дети тут же, на степном приволье,
Смешались с васильками в колосках.
А был июль. Стоял ячмень не кошен.
Роса блестела острая, как лед.
Вдруг на детей из облака, как коршун,
Со свастикой метнулся самолет.
И девочка бежала сквозь колосья,
Сжимая в детской ручки васильки.
Вдруг свист! И, брызнув, воздух раскололся,
А девочка упала в колоски.
Она у тропки тоненькой лежала,
Кудряшки на висках светлее льна.
У губ ее еще трава дрожала,
Казалось, просто в поле спит она.
К земле волосья скорбно степь склонила.
Сиял и плавился июльский зной.
Так появилась детская могила –
Не больше метра холмик земляной.

Лесостепь кубанского предгорья.
Юркой речки резвая игра.
На опушке клеверного поля
Косуленка мама родила.
Он, дрожа ножонками кривыми,
Вдруг подпрыгнул к матери легко
И, в тугое жадно тычась вымя,
Отыскал губами молоко.
Я застыл, к тугим прижавшись веткам.
Не стряхнуть нечаянно б росу,
Чтоб не унесло нежданно ветром
Эту несказанную красу.

Вкусен воздух: прохладный и резкий,
Ручейковый журчит ветерок.
Словно мамонты в розовом блеске
Облака обступили восток.
Вот и солнце под песенку ветра,
Улыбнулось в заутренней мгле
И лучи материнские щедро
Протянуло, как руки ко мне.
Дума-сокол! Под куполом синим
Рассекай облаков молоко:
Я иду к белоснежным вершинам,
А они далеко-далеко…

Я хочу единственного счастья,
Чтоб горячим словом дорожа,
У меня искала бы участья
Человечья жадная душа.
Чтобы сердце делалось огнивом,
Чтоб вливался солнцем стих мой в кровь,
Чтоб сердца, как землю теплым ливнем,
Омывать струистостью стихов.
Только не венчаться б легкой славой,
Только б не застыть, скосившись вбок,
А кипеть и разливаться лавой,
Раскаляясь в ритмах жарких строк.
Красоту не поднесут на блюде,
Искры высекают из борьбы…
Без поэзии на свете люди –
Просто телеграфные столбы.

Кто все тропы высинил лесные?
Кто? Какой волшебник-чародей?
Пролески! Прозрачно-голубые
Капли неба с крыльев лебедей.

Синий омут бездонного неба…
На кургане, в ложбинке сырой
Тонконогая юная верба
Прижилась как-то ранней весной.
От корней ее белых и нежных
В моем сердце с отметками ран,
Весь в цветах полыхая мятежных,
Молодеть стал угрюмый курган.
Для чего ты судьба, разыгралась,
Дав бессмертному радость и страсть
Чтобы сердце его разорвалось,
Когда верба начнет умирать.

В тишине вызревает колос,
Испаряя в усах росу.
В тишине звонче чистый голос
Игруна – ручейка в лесу.
Наливаясь, сияя жарко,
Летний сад у речной воды,
В тишине горячо и жадно
Разрумянивает плоды!
Тишина – зрелых дум основа.
В ней густится духовный мед,
В тишине вызревает слово,
Чтобы в души упасть как плод.

Музыка, море и свежесть,
Розами пахнут слова:
Женщина, женственность, нежность –
Кругом идет голова!
В белой ли темной накидке,
В платьице ль, в туфельках, без…
В женщине сила – в улыбке,
Глянет – мы выше небес.
Взгляды, походка, движенье –
Дымка, загадка она!
Женщина – самосожженье,
Музыка, вьюга, весна!

А закат – как рана над горами.
Загорелись тучи-серебрянки…
Я люблю такими вечерами
Вспоминать о матери-крестьянке.
Все мне кажется: она живая,
В поле, может быть, ушла куда-то…
Вон ее косынка голубая,
Тяпка золотая от заката…
Сколько эта тяпочка с рассвета
По росе гуляла средь полей!
Может быть, кормилась вся планета
Колосками наших матерей!
Спозаранку я проснусь, бывало,
Вот уже ударил первый кочет…
Мать на нас поправит одеяло
Над веселой печкой захлопочет…
И опять сверкают в поле тяпки
Солнце ослепительней и злей.
Хлеб ты, хлеб,
Душистый хлеб крестьянский
Золото израненных полей!

Какие четкие контрасты,
Какие белые снега,
На всем зари промытой краски,
Сочно-зеленые луга.
Здесь блюдца лужиц – в небо окна.
В копытцах серн синеет высь.
А речки – пенные волокна
Светло и солнечно сплелись.
Горит на скалах мак пунцовый.
Под ним в озерах глыбы льда,
Как город из лучей дворцовый,
Чьи окна – синяя слюда.
Где, словно площади у зданий,
Стоит граненая вода,
Где в тихой улочке хрустальной
Дрожит зеленая звезда.

Октябрьской родниковой синью
Промыты дальние хребты.
А в них такая ясность линий,
Такая строгость красоты,
Что я притих весь и тоскую,
И не могу себя понять.
Зачем ты красоту такую
Открыла нам природа-мать?
Зачем нам грешным эти дали!
За сине-белою Лабой,
Где, будто оттиски в кристалле,
Кавказ молочно-голубой?
Вот так Поэзии вершины
В нас будят думы и мечты,
А в них такая четкость линий,
Такая строгость красоты.

Здесь в пластах неприметная глина,
Не сверкнет обнаженный гранит,
Почему ж Золотая долина
Золотою загадкой звенит?
В дождь трезвонят ручьи, распевая,
Будто первоапрельская весть.
Почему же она Золотая?
Может золото где-то здесь есть?
Так искал я, зеленый геолог,
Облупился от поисков нос.
Злой шиповник шипами иголок
Исцарапал колени до слез.
Не нашел! На холме, отдыхая,
Я вдруг ахнул, -
Открылся мне вид: Всюду золото!
Даль золотая!
Золотая жар-осень кипит!

От росы останется лишь дымка,
От сосулек – текучий хрусталь.
От звезды пролетевшей – тропинка,
От любви остается печаль.
Добрый хлеб – от зеленого лета,
От реки – золотистый песок.
А когда умирают поэты,
Остается лишь горсточка строк.

Стихи они все о любви,
Стихов без любви не бывает.
Как искорки солнца в крови
Любовью стихи обжигают.
Стихи из весенней воды,
Из теней, вишневого дыма,
Из рос, из осколков звезды,
Из трав и тропинок родимых.
Поэзия – боль и любовь,
Закаты и ливни косые,
Калины горячая кровь
И снег на виске у России.
С душой наравне говорит
Устами поэта природа.
Чье слово из бездны горит,
Из бездны сердечной народа.

В лесу Хатукайском хрустальная осень,
В копытцах, как в блюдцах, синеет зенит,
Горит бересклет сочнорозов и росен
И нить паутины на терне висит.
Боярышник ярко на солнце искрится,
Сверкают клинки заросевшей травы
И пахнут, так пахнут душисто кислицы,
Янтарно желтея из воска листвы.
Раздвинув кусты, по буграм и ложбинам,
Рассыпав, как соль, голубую росу,
Октябрь кареглазый с ружьем по тропинкам
Несет за спиной золотую лису.
Тревожен листвы опадающей шелест.
Хмель голову юной калине вскружил,
И дуб белолистке на гладкую шею
Тяжелую руку свою положил.
На желтой опушке, с плеч кофточку сбросив,
В последних лучах золотистой поры,
В корзину плетенную спелую осень
Рвет женщина, вся разомлев от жары.

Я вырос под скрип адыгейской арбы.
Навечно в мое православное сердце,
Как клекот орлиный бурливой Лабы,
Ворвался нагорный язык адыгейцев.
Аульских акаций живая роса
Мои окрыляет кубанские песни.
Под дождик трещеток и крики «Асса!»
Пляшу я на свадьбах с адыгами вместе.
Я горд, что мой батько кубанский казак,
Донская казачка – родимая матка…
Пляшу «Казачок» и пляшу я «Зафак»,
Земли не касаются пятки!
Родился я в сакле у самой Лабы,
В базу с джигитятами ползал младенцем,
Седым аксакалам в их бритые лбы,
У них на руках, возвышаясь, гляделся.
Конечно, все корни мои от славян,
Но сок Закубанья в них бродит по жилам,
Я вырос в цветах адыгейских полян,
Брал силу, касаясь рукой к девясилам.
Вкусней не пригубливал горной воды,
Прекраснее солнца не встретил нигде я,
Коль есть в моих мыслях крупицы руды –
Их зерна крушила в тиши Адыгея.
Цветет на скале абадзехский миндаль,
В долине река голубеет подковой,
Навек во мне с детства предгорная даль,
Навек в моем сердце хрусталь родниковый.

Если мамы дома не бывает,
Вдоме мрачно, пасмурно, темно,
Даже если печь огнем пылает,
Холодно без мамы все равно.
Но калиткой только мама стукнет,
Сразу разливается тепло.
Даже если в доме свет потухнет,
С мамой в доме солнечно,светло.

Чтобы другой души душой касаться,
В нем наша – жизнетворная, как кровь, -
Душа должна живым огнем плескаться,
Смирять гордыню и питать любовь.
Слепому – дать глаза (чтоб видел небо).
Глухому – уши (истине внимать).
Дать очерствевшим – души,
Нищим – хлеба,
Рожденным ползать – крылья
(Чтоб летать).

Полумесяц на заре белеет.
Меркнут звезд росинки. Из долин
Мятой и ажиной спелой веет,
С поля - запашистым духом дынь.
Вот и солнце - ну-ка, ярче брызни!
Разгорайся, поднимайся в синь!
Здравствуй, утро молодости жизни,
Жажда новых дел, избыток сил!
С высоты, разбрызгивая песни,
Кувыркаясь в блеске и тепле,
Жаворонок взвился в поднебесье,
Возвещая радость всей земле!

Лютует непогода.
Голодный лает пес.
Пустуют огороды.
Живот к спине прирос.
Сердца ругней калеча,
У хлебной лавки гам.
В дверях не давка – сеча
За триста хлеба грамм.
Дерутся на базаре
Безногих два бойца.
Их головы в угаре,
И кровь течет с лица.
К ним в форме темно-синей
Сам комендант идет
И на морозе сильном
Вопрос им задает:
- Забыли честь и право?
Вам пить запрещено!..
Гуляки отвечают:
- Теперь нам все равно!
Эх! Надоело постное
Суровое житье!
Смерть – гадина безносая –
Что день – берет свое…

Зацвела в огороде картошка.
И от радости с края двора
Разломился плетень, как гармошка,
Пополам о коленку бугра.
Значит, выживу я, ёли-пали!
Слава Богу за дождик и гром!
Буду жарить картошку на сале,
Есть в «мундирах» ее с чесноком.
Ой, картошка! В ней – русские скрепы!
Тяпку в руки – трудись горячей!
Пусть поднявшие юбочки вербы
Нежно трогают ножкой ручей.
Не взгляну на красавиц! Картоха
В этот день мне дороже девчат…
Что щебечешь мне ласточка-кроха? –
Бульба будет – я сыт и богат!
Ох, и гарное времечко ныне!
Дух свободы течет через край!..
Пой ручей! Брызгай звезды калине!
Славь обильный наш рыночный рай.

Ты видишь – сколько в поле снега
Душист, искрист, как детский смех.
От достославных дней Олега
Какой он чистый – русский снег!
Сгущались ночи, били грозы,
Пожары брали Русь в кольцо,
А он – как белые березы,
Белей, чем девичье лицо.
На нем вражда племен кипела,
Он был багряный от огней
И тем не менее он белым
Дошел до наших черных дней!

Я живу в тиши степных раздолий,
Где в станице каждая душа
Знает, что зовусь я Анатолий,
Что хожу обычно не спеша.
Слышу я: рокочет в поле трактор,
Мой горячий черномазый брат.
Мил его мне вспыльчивый характер,
Каждый выхлоп, фырканье и всхрап,
Добрые, зеленые деревья,
Ваши ветки знаю наизусть.
Не прожить мне без тебя деревня,
Ты - навек любовь моя и грусть.
Где б я ни был, ты со мной, родная.
Я с тобой макуху ел и пил вино.
Если радость у кого - я знаю.
Если горе - знаю чье оно.
Под твоей огромной чистой синью
С молоком впитал я в кровь слова.
Ты мой центр, конкретная Россия,
Для меня окраина - Москва.

Полной чашей за бугром
Зачерпнув водицы,
Как Шаляпин, грянул гром
С горней колесницы.
И давай греметь с небес
Широко, по-русски
На поля, на шумный лес,
На девичьи блузки.
Снял я туфли – босиком
Шпарю, как мальчишка,
Вдруг – гляди-ка! – под кустом
Серенький зайчишка.
- Что, ушастик, так дрожишь,
Растопырев лапки,
То-то одному, малыш,
В лес ходить без папки…
И под грохот батарей
Дождика слепого
Я за пазухой своей
Отогрел косого.
- Страшно?.. то-то…
Вылезай!
Мчись до дому, заяц!..
… Я не дедушка Мазай,
Но люблю Мазая.

Голубой предутренний мороз
Омертвил вокруг всю зелень враз.
Леденеют чаши поздних роз,
Стекленеют иглы ярких астр.
Я в холодный голый сад иду -
На земле хрустит его наряд.
Все замерзло, лишь огнем в саду
Все еще дубки во всю горят.
Свежие, тугие лепестки!
Полыханье сочное в саду!
Их не зря народ зовет - дубки,
За их крепость, стойкость, красоту.

Воздух ясен. Даль для глаз открыта.
И такой от яблонь аромат!
Медом дыни желтые налиты,
Помидоры пламенем горят.
По утрам тяжелые арбузы
Жадно пьют земли холодный сок.
Шелковые кудри кукурузы
Теребит зеленый ветерок.

Стоит на опушке сияющий день.
Курится на солнце трескучий валежник.
Подснежник белеет.
И старый плетень
Припомнил себя красноталом прибрежным.
И каждая ямка водою полна.
И в озими холм заблестел, как яичко.
А с юга,
Зеленая, будто весна,
Искрясь и сияя, стучит электричка.

I
Нет, ни в каком-то там концертном зале,
А над Лабой у мира на виду
Играет шумный ливень на рояле,
Оставленном в раскидистом саду.
И яблони протягивают руки,
И растянулся, как гармонь, плетень.
Горят, светясь, серебряные звуки,
Душистые, как мокрая сирень.
Гудят дубы торжественным органом,
Звенят, как струны, быстрые ручьи.
Над мокрыми пюпитрами курганов
Согнулись тополя как скрипачи.
Бьют барабаны яростного грома.
Танцуют ивы мокрые у клумб.
Вот грянули ракетами у дома
Оркестр водосточных гулких труб.
А с круч, горстями жемчуга швыряя,
Летят ручьи – снопами над водой!
Играет дождь на клавишах рояля,
Мир промывая буйной красотой.
Блаженствует жасмин по палисадам.
И дирижером молния над садом
Сверкает, рассекая облака.
II
… В лиловой туче, где-то в отдаленье
Еще грохочет ярь хмельной грозы.
Напились неба жадные коренья,
Ячмень топорщит рыжие усы.
Дождинки, как разбросанные ноты,
Сверкают на странице луговой.
На пасеке цветами пахнут соты,
И пчелы загудели над травой.
Выскакивают дети в сад из окон
И меряют по лужам небосвод.
И золотая радуга, как окунь,
В реке шумящей празднично плывет.

Как девочку, юную вербу
Седой наряжает Мороз
В топазы, подобные небу,
В алмазы, прозрачнее слез.
По пояс в мерцающих звездах.
Нить солнца в ее кулачке.
Хрусталь, словно утренний воздух,
В граненом горит роднике.
И, чудиться, выйдут из леса
И станут сугробы толочь
Косматые, белые бесы
И ведьмы с глазами, как ночь.
И Леший с невестой Ягою
Со знойным движением плеч,
Чьи волосы вьются пургою
И вьюгой кудрявится речь.

Из Борнео пальмы, из Панамы
Цедят здесь густую тишину.
Из Гаваны буйные бананы
Шевелят листвой голубизну.
Тонкие, как девушки, мимозы,
Алые пожары жарких клумб,
Песенная русская береза
Да гигант – тысячелетний дуб.
Где сплелись по-братски крепко ветви,
Думал над прудом у глубины:
Почему на части части света
До сих пор еще разделены?
Не хочу границ я! Долек света!
Бряцанья приклада о приклад!
Я хочу, чтоб вся моя планета
Стала – сад!

В детстве в бурную Кубань-реку
Так же вот когда-то во весь мах
Сорванцами деды на скаку
Прыгали с обрыва на конях…
Ныне потемнел мой милый край.
Плачут по комбайнам колоски.
Ходит градобой из края в край
Синь-курганам выбелив виски.
А под ним, сметрью смерть поправ,
Сквозь века, всем датам вопреки,
Так на нас тревожно из под трав
Смотрят наши предки-казаки.
Будто говорят: «Неужто Русь
Под пятой бесовских басурман?
Снова разоренье, мрак и грусть…
В бой веди нас, батько атаман!
Буйствует в стране лихой разбой
Под шестиконечною звездой…
Родина! Вставай на смертный бой
С черною незримою ордой!
От Лабы до сопки Ключевской
Просыпайся Русь! За нашу ширь
Встань, Добрыня,
Дмитрий князь Донской,
Муромец, Илюша-богатырь!»

Животворяща леса чаща
И степь, дарующая хлеб.
На грядках тяпкой машет Маша,
Степан и Паша пашут степь.
Пусть марта сок у Марты бродит,
Бросает семена Семен,
Пусть до корней Корней доходит,
О мире думает Мирон.
Не может Поля жить без поля,
Савелий – жить без соловьев,
А Коля, Коленька, наш Коля
Не может жить без колки дров.
Осколки щепок!.. Воздух колок!
Лукаво щурится Лука…
А летчик Толик, как соколик,
Таранит в небе облака!